Анализ рассказа Аксенова «Победа» (Сочинение на свободную тему). Рассказ Василия Аксёнова «Победа»: опыт анализа семантической организации Загадка от Аксенова. Читаем условия

Текст сочинения:

Рассказ Аксенова Победа написан в начале шестидесятых годов XX века, в разгар хрущевской оттепели. В это время общество потихоньку расцветало, приходя в себя после тридцати лет жестокого тоталитаризма. В литературе этот расцвет ознаменовался приходом новой волны писателей и поэтов, ставших властителями дум молодого поколения. Одни из них возвращались из лагерей, другие получали возможность печатать запрещенные ранее произведения, а третьи (в том числе и Аксенов) были совсем новыми людьми в литературе. Вдохновленные оттепелью, они создавали произведения, абсолюҭно независимые от линии парҭии и номенклатурных указаний и выражавшие все помыслы и надежды молодежи. Аксенов стал в 60-е годы лидером среди молодых прозаиков. Победа один из первых его рассказов. Он совсем маленький, но очень интересный. Итак, в купе скорого поезда молодой гроссмейстер встречает случайного попуҭчика. Попуҭчик, сразу узнав гроссмейстера, моментально заряжается немыслимым желанием победить его. Просто потому, что вид неловкого интеллигенҭного гроссмейстера вызывает в нем насмешку и презрение: ...мало ли что, подумаешь, хиляк какой-то/Гроссмейстер легко соглашается на игру, и парҭия начинается... И ҭуҭ происходиҭ очень странная вещь: начавшись, парҭия приобретает неожиданный характер. Из простого спорҭивного состязания она перерастает в беспощадную борьбу двух поколений, совершенно разных по духу и убеждениям. На шахматной доске сошлись не просто белые и черные фигуры, а две жизни, два взгляда на жизнь. Конфликтующие постоянно и в реальной жизни, они сходятся открыто на шахматном поле, и начинается биҭва не на жизнь, а на смерть. Гроссмейстер в этой биҭве представляет все молодое поколение 60-х. Он аккуратен, воспитан, корректен и, хотя и робок, готов сражаться за свои идеалы до последнего. Таинственный же его попуҭчик приобретает черҭы устрашающие и почти мистические. Внешнее его описание почти отсуҭствует; физический его облик неясен, безлик и ҭуманен, четко выделяюҭся только крутой розовый лоб и огромные кулаки, на одном из которых (левом) видна татуировка Г. О.. А ведь это тоже собирательный персонаж. В нем сосредоточены все худшие черҭы, встречающиеся в некульҭурной части современного общества: ханжество, невежество, грубость, ненависть к умным, презрение к молодым. Без тени сомнения спрашивает он у гроссмейстера: Вот интересно, почему все шахматисты евреи?.. Есть в этом что-то бесконечно подлое, и гроссмейстер призывает на помощь все светлое, что есть у него в душе. Поле биҭвы для него оживает: появляется укромный уголок за каменной террасой, куда можно спрятать ферзя; поле h8, стратегически важное для гроссмейстера, принимает вид поля любви. В противовес черным фигурам, марширующим под Хас-Булата удалого, белые идуҭ в бой под фортепианные пьесы Баха и плеск морских волн.
Четким и ясным мыслям гроссмейстера противопоставляется какофония и неразбериха в голове и на поле Г. О. В то время когда гроссмейстер строиҭ красивые и тонкие планы возможных ходов, Г. О. думает: Если я его так, то он меня так. Если я сниму здесь, он снимет там, потом я хожу сюда, он отвечает так... Все равно я его добью, все равно доломаю. Подумаешь, гроссмейстер-балетмейстер, жила у тебя еще тонкая против меня. То место доски, куда прорываюҭся фигуры Г. О., становиҭся центром бессмысленных и ужасных действий.
Увлекшись глубоким наступлением, Г. О. совершает ряд ошибок, и вот уже гроссмейстер близок к победе, и читатель, любящий справедливость, с нетерпением ждет этой победы, как вдруг, совершенно неожиданно... гроссмейстер проигрывает. Г. О. объявляет мат, и рушиҭся вся светлая диспозиция гроссмейстера, и сам он видиҭ, как его ведуҭ на расстрел черные люди в шинелях с эсэсовскими молниями и как ему надеваюҭ на голову вонючий мешок под далекие звуки Хас-Булата... Что же случилось? Неужели пошлость и невежество вышли победителями и неужели им предначертано задушить все светлые идеалы? Ни в коем случае. Потерпевший поражение гроссмейстер все равно чувствует, что он выше своего победителя, что он никогда не совершал подлостей, и вручает ликующему Г. О. золотой жетон с надписью: Податель сего выиграл у меня парҭию в шахматы. Гроссмейстер такой-то.
Главное, что выражает этот рассказ, это готовность молодого поколения отстаивать свои взгляды и убеждения, бороться за само право на независимое существование, какая бы сила ни старалась это поколение раздавить и поглотить. Хотя гроссмейстер и проиграл парҭию, но он не побежден морально и готов к будущим биҭвам. Завершаюҭ рассказ его слова о том, что он заказал уже много золотых жетонов своим будущим победителям и постоянно будет пополнять запасы. Впереди у гроссмейстера, как и у всего его поколения, долгая жизнь, как большая, увлекательная парҭия.

Права на сочинение "Василий Аксенов. "Победа" (рассказ с преувеличениями)" принадлежат его автору. При цитировании материала необходимо обязательно указывать гиперссылку на

Рассказ Аксенова "Победа" написан в начале шестидесятых годов, в разгар хрущевской оттепели. В Это время общество потихоньку расцветало, приходя в себя после тридцати лет жестокого тоталитаризма. В литературе этот расцвет ознаменовался приходом новой волны писателей и поэтов, ставших "властителями дум" молодого поколения. Одни из них возвращались из лагерей, другие получали возможность печатать запрещенные ранее произведения, а третьи (в том числе и Аксенов) были совсем новыми людьми в литературе. Вдохновленные оттепелью, они создавали произведения, абсолютно независимые от линии партии и номенклатурных указаний и выралсавшие все помыслы и наделсды молодежи.

Аксенов стал в шестидесятые годы лидером среди молодых прозаиков. "Победа" - один из первых его рассказов. Он совсем маленький, но очень интересный. Итак, в купе скорого поезда молодой гроссмейстер встречает случайного попутчика. Попутчик, сразу узнав гроссмейстера, моментально заряжается "немыслимым желанием" победить его. Просто потому, что вид неловкого интеллигентного гроссмейстера вызывает в нем насмешку и презрение: "...мало ли что, подумаешь, хиляк какой-то". Гроссмейстер легко соглашается на игру, и партия начинается... И тут происходит очень странная вещь: начавшись, партия приобретает неожиданный характер. Из простого спортивного состязания она перерастает в беспощадную борьбу двух поколений, совершенно чуждых по духу и убеждениям. На шахматной доске сошлись не просто белые и черные фигуры, а две жизни, два взгляда на жизнь. Конфликтующие и в реальной жизни, соперники сходятся открыто на шахматном поле, и начинается битва не на лгазнь, а на смерть. Гроссмейстер в этой битве представляет все молодое поколение шестидесятых. Он аккуратен, воспитан, корректен и, хотя робок, готов сражаться за свои идеалы до последнего. Таинственный же его попутчик приобретает черты устрашающие и почти мистические. Внешнее его описание почти отсутствует; физический его облик неясен и туманен, четко выделяются только крутой розовый лоб и огромные кулаки, на одном из которых (левом) видна татуировка "Г. О." А ведь это тоже собирательный персонале. В нем сосредоточены все худшие черты, встречающиеся в некультурной части современного общества: ханжество, невежество, грубость, ненависть к "умным", презрение к молодым. Без тени сомнения спрашивает он у гроссмейстера: "Вот интересно, почему все шахматисты - евреи?.." Есть в Этом что-то бесконечно подлое.

Четким и ясным мыслям гроссмейстера противопоставляется неразбериха в голове и на поле Г. О. То место доски, куда прорываются фигуры Г. О., становится центром "бессмысленных и ужасных действий". Увлекшись глубоким наступлением, Г. О. совершает ряд ошибок, и вот уже гроссмейстер близок к победе, и читатель, любящий справедливость, с нетерпением ждет этой победы, как вдруг, совершенно неожиданно... гроссмейстер проигрывает. Г. О. объявляет мат, и рушится вся светлая диспозиция гроссмейстера, и сам он видит, как его ведут на расстрел черные люди в шинелях с эсэсовскими молниями и как ему надевают на голову мешок под далекие звуки "Хас-Булата"... Что лее случилось? Неужели пошлость и невежество вышли победителями и неужели им предначертано задушить все светлые идеалы? Ни в коем случае. Потерпевший поралсение гроссмейстер все равно чувствует, что он выше своего победителя, что он никогда не совершал подлостей, и вручает ликующему Г. О. золотой жетон с надписью: "Податель сего выиграл у меня партию в шахматы. Гроссмейстер такой-то".

Главное, что выражает этот рассказ, это готовность молодого поколения отстаивать свои взгляды и убелсдения, бороться за само право на независимое существование, какая бы сила ни старалась это поколение раздавить и поглотить. Хотя гроссмейстер и проиграл партию, но он не побежден морально и готов к будущим битвам. Завершают рассказ его слова о том, что он заказал уже много золотых жетонов своим будущим победителям и постоянно будет пополнять запасы. Впереди у гроссмейстера, как и у всего его поколения, целая жизнь. Как большая, увлекательная партия.

В рассказе "Победа" Аксенов, несомненно, говорит не только о том, как сталкиваются два характера, два темперамента, а о борьбе интеллекта и силы, о борьбе обреченной. Эта совершенно обыденная игра становится обличением законов действительности, довольно символично отображая закономерности реальной жизни. Игра становится жизнью, а жизнь - игрой.

Проблематика касается вопросов о столкновении характеров, о жизненных принципах, о достоинстве и чести, но самое главное - о борьбе разума и силы. Многое в рассказе Аксенова не случайно, и законы действительности получают подробнейшую оценку в образах двух столкнувшихся в шахматном поединке героев: гроссмейстера и Г.О. Их характер сторонний наблюдатель, рассказчик, вырисовывает довольно подробно, акцентируя внимание на конкретных деталях и закономерностях, как, например, фирменный знак на галстуке шахматиста, или же постоянно мелькающие кулаки "случайного спутника".

Именно тогда читатель понимает, насколько различны герои, как гуманистические жизненные принципы "разума" противоречат скудным "силы". Здесь же поднимается проблема чести и достоинства. В данной игре с достоинством мог победить лишь один - и он побеждает -, тогда как второй, следуя изначально неверной цели, был обречен если и на выигрыш, то исключительно грязный и бесчестный. Однако вопрос заключается в следующем: почему же победа тихая и скрытая - показатель достоинства? Вероятно, потому что не возвышается и не туманит рассудок, а принимается как "очарование минуты". Данный круг проблем приводит к одной важно и общей: столкновении силы умственной и силы физической. Гроссмейстер, как олицетворение разума, вступает в скрытый конфликт с Г.О., олицетворением силы. Когда побеждает первый, казалось бы, рассказ должен прийти к логическому завершению, но законы жизни диктуют свои правила, губящие разум, который так свободно и легко скрывает свою победу. И она уходит к необузданной силе, к тому, что ведет к хаосу и разрушению. Так происходит и в действительности, когда сила отчего-то губит разум чаще, чем разум силу.

Если касаться исключительно сюжета как смены действий, можно сказать, что Аксенов изображает шахматный турнир между людьми антагонистами: гроссмейстером и Г.О., которые встречаются в купе поезда. Игра динамична, с одной стороны оправданно сдержанна, с другой - импульсивна. Побеждают оба: противоречивости ситуации заключается лишь в том, что один одерживает победу поистине, а другой, будучи уже проигравшим.

Гроссмейстер, несомненно, стоит прежде Г.О., о том говорит и начало рассказа, когда Аксенов подмечает, что "гроссмейстер играл в шахматы со случайным спутником". Читателю предлагается подробнейшая характеристика героя, но уже и в сравнении возможно выявить, что звучное "гроссмейстер" таит в себе многое, в отличие от краткого Г.О. "Гроссмейстер был воплощенная аккуратность... строгость одежды и манер, свойственная людям, неуверенным в себе и ранимым". В этом и кроется причина окончательного поражения "разума", который мирно передает победу в грубые кулаки "силы". Он ведет честную борьбу, и его игра - это отражение жизни светлой и насыщенной. Он то погружается в воспоминания о семье, то философские мысли овладевают его сознанием, то светлые чувства пробуждают прекрасное в душе. Он живет игрой честной и разумной, но в ключевой момент отступает, когда Г.О. вдруг приходит со своей пораженной победой. Бросается в бегство от необузданной силы. Внутренняя слабость, некая неуверенность и скрытность, безусловно, становятся основным толчком к отступлению. Его характер, как олицетворение свойств "разума", который, будучи символом добра и чистоты, не имеет прочного внутреннего стрежня и твердой уверенности.

Зато эта уверенность и прочность есть у "силы", которую олицетворяет Г.О. Аксенов также знакомит читателя с ним довольно подробно, насколько это возможно с бедным внутренним миром героя. Ничего кроме "розового крутого лба" и массивных кулаков во внешности героя не примечательно. "взял две пешки, зажал их в кулаки и кулаки показал гроссмейстеру". Повтор, используемый автором, позволяет акцентировать

внимание читателя на особенности образа Г.О. Его действия - "накопление внешне логичных, но внутренне абсурдных сил.", за которыми стоит лишь одно: желание скорой победы. Оно ослепляет его, что доказывает кульминационный момент рассказа, когда тот даже не замечает тихую победу своего оппонента. "Мата своему королю он не заметил". За всем этим скрывается довольно скверный характер. Чего стоит брошенное им пренебрежительное "шахматишки"в начале игры в жизнь. Примечательно и то, что внутренний мир Г.О., казалось бы, совершенно пуст, потому что кроме действий и стратегических размышлений в нем нет ничего возвышенного. "Все равно я его добью, все равно доломаю". Да и "сила" считаться возвышенной не может, если она выражена в двух крепких кулаках с нелепой татуировкой неопределенного имени "Г.О.".

Особенность композиции заключается в изображении двух совершенно отличных миров: разума и силы, меж которыми как бы происходит постоянное метание. То выступают думы гроссмейстера, то Г.О. Да и сама победа скользит от одного к другому, находя приют там, где она была до изнеможения, но бессмысленно желанна. "Ничто так не доказывало бессмысленность и призрачность жизни". Также в рассказе "Победа" соблюдено единство времени, места, действия. Это позволяет ему считаться логически завершенным, полным и целостным. И действительно, Аксенов проводит мысль о борьбе разума и силы от самого ее зарождения и до разрешения скрытого конфликта, когда на шахматной доске сходятся два противоположных явления. И место действия довольно знаково. Поезд. Его движение соизмеримо с движением жизни, и он как нельзя кстати "скорый", что говорит о стремительности проходящего жизненного времени.

Аксенов довольно часто использует повторы, которые зачастую становятся подтверждением пометки автора "Рассказ с преувеличениями" и несколько предопределяют завершение рассказа. Так, например, Г.О. "загорелся немыслимым желанием немыслимой победы", что сразу говорит о том, на чьей стороне на самом деле будет победа. И далее "центра сразу превратился в поле бессмысленных и ужасных действий", "ничто так определенно не доказывало бессмысленность и призрачность жизни". Несомненно, и упомянутые ранее кулаки и розовый крутой лоб Г.О. повторяются в тексте не раз. Важное значение имеют и художественные детали. К ним относятся не только выдающиеся кулаки Г.О., символизирующие силу, но и, например, фирменный знак "Дом Диора" на простом галстуке, который как бы предугадывает сокрытие в образе Гроссмейстера, дополняя его желание скрыть не только глаза, но и губы, а затем и появление укромного угла " за террасой, за полуразвалившейся каменной террасой"(снова повтор). Также важное значение принимает и цвет шахмат. Если у порядочного и глубокого гроссмейстера, "разума", цвет оказывается белым, как символ света души, чистого сердца, то у Г.О., "силы", фигурки оказываются черными, словно зло и грязь.

Василий Аксенов

Рассказ с преувеличениями

В купе скорого поезда гроссмейстер играл в шахматы со случайным спутником.

Этот человек сразу узнал гроссмейстера, когда тот вошел в купе, и сразу загорелся немыслимым желанием немыслимой победы над гроссмейстером. «Мало ли что, - думал он, бросая на гроссмейстера лукавые узнающие взгляды, - мало ли что, подумаешь, хиляк какой-то».

Гроссмейстер сразу понял, что его узнали, и с тоской смирился: двух партий по крайней мере не избежать. Он тоже сразу узнал тип этого человека. Порой из окон Шахматного клуба на Гоголевском бульваре он видел розовые крутые лбы таких людей.

Когда поезд тронулся, спутник гроссмейстера с наивной хитростью потянулся и равнодушно спросил:

В шахматишки, что ли, сыграем, товарищ?

Да, пожалуй, - пробормотал гроссмейстер. Спутник высунулся из купе, кликнул проводницу,

появились шахматы, он схватил их слишком поспешно для своего равнодушия, высыпал, взял две пешки, зажал их в кулаки и кулаки показал гроссмейстеру. На выпуклости между большим и указательным пальцами левого кулака татуировкой было обозначено: «Г.О.»

Левая, - сказал гроссмейстер и чуть поморщился, вообразив удары этих кулаков, левого или правого.

Ему достались белые.

Время-то надо убить, правда? В дороге шахматы - милое дело, - добродушно приговаривал Г.О., расставляя фигуры.

Они быстро разыграли северный гамбит, потом все запуталось. Гроссмейстер внимательно глядел на доску, делая мелкие, незначительные ходы. Несколько раз перед его глазами молниями возникали возможные матовые трассы ферзя, но он гасил эти вспышки, чуть опуская веки и подчиняясь слабо гудящей внутри, занудливой, жалостливой ноте, похожей на жужжание комара.

- «Хас-Булат удалой, бедна сакля твоя…» - на той же ноте тянул Г.О.

Гроссмейстер был воплощенная аккуратность, воплощенная строгость одежды и манер, столь свойственная людям, неуверенным в себе и легкоранимым. Он был молод, одет в серый костюм, светлую рубашку и простой галстук. Никто, кроме самого гроссмейстера, не знал, что его простые галстуки помечены фирменным знаком «Дом Диора». Эта маленькая тайна всегда как-то согревала и утешала молодого и молчаливого гроссмейстера. Очки также довольно часто выручали его, скрывая от посторонних неуверенность и робость взгляда. Он сетовал на свои губы, которым свойственно было растягиваться в жалкой улыбочке или вздрагивать. Он охотно закрыл бы от посторонних глаз свои губы, но это, к сожалению, пока не было принято в обществе.

Игра Г.О. поражала и огорчала гроссмейстера. На левом фланге фигуры столпились таким образом, что образовался клубок шарлатанских каббалистических знаков. Весь левый фланг пропах уборной и хлоркой, кислым запахом казармы, мокрыми тряпками на кухне, а также тянуло из раннего детства касторкой и поносом.

Ведь вы гроссмейстер такой-то? - спросил Г.О.

Да, - подтвердил гроссмейстер.

Ха-ха-ха, какое совпадение! - воскликнул Г.О.

«Какое совпадение? О каком совпадении он говорит? Это что-то немыслимое! Могло ли такое случиться? Я отказываюсь, примите мой отказ», - панически быстро подумал гроссмейстер, потом догадался, в чем дело, и улыбнулся.

Да, конечно, конечно.

Вот вы гроссмейстер, а я вам ставлю вилку на ферзя и ладью, - сказал Г.О. Он поднял руку. Конь-провокатор повис над доской.

«Вилка в зад, - подумал гроссмейстер. - Вот так вилочка! У дедушки была своя вилка, он никому не разрешал ею пользоваться. Собственность. Личная вилка, ложка и нож, личные тарелки и пузырек для мокроты. Также вспоминается „лирная“ шуба, тяжелая шуба на „лирном“ меху, она висела у входа, дед почти не выходил на улицу. Вилка на дедушку и бабушку. Жалко терять стариков».

Пока конь висел над доской, перед глазами гроссмейстера вновь замелькали светящиеся линии и точки возможных предматовых рейдов и жертв. Увы, круп коня с отставшей грязно-лиловой байкой был так убедителен, что гроссмейстер пожал плечами.

Отдаете ладью? - спросил Г.О.

Что поделаешь.

Жертвуете ладью ради атаки? Угадал? - спросил Г.О., все еще не решаясь поставить коня на желанное поле.

Просто спасаю ферзя, - пробормотал гроссмейстер.

Вы меня не подлавливаете? - просил Г.О.

Нет, что вы, вы сильный игрок.

Г.О. сделал свою заветную «вилку». Гроссмейстер спрятал ферзя в укромный угол за террасой, за полуразвалившейся каменной террасой с резными подгнившими столбиками, где осенью остро пахло прелыми кленовыми листьями. Здесь можно отсидеться в удобной позе, на корточках. Здесь хорошо; во всяком случае, самолюбие не страдает. На секунду привстав и выглянув из-за террасы, он увидел, что Г.О. снял ладью.

ДВЕ ПОБЕДЫ

Слава Богу, учитель свободен в выборе произведений для изучения в одиннадцатом классе - советская новеллистика шестидесятых-семидесятых представлена «одним-двумя текстами по рекомендации педагога», как это официально называется. Думаю, имеет смысл предложить детям для сравнительного анализа - на уроке или в домашнем сочинении - два рассказа, написанных и напечатанных почти одновременно. Это «Победа» Василия Аксёнова, впервые появившаяся в «Юности» (1965), и «Победитель» Юрия Трифонова («Знамя», 1968).

«Победа» проанализирована многократно и детально, о «Победителе» не написано почти ничего - разве что есть восторженный отзыв в письме Александра Гладкова автору («огромный тяжёлый подтекст... невозможно пересказать...»). Дети реагируют на оба текста весьма заинтересованно - ясно, что гротескная и сюрреалистическая «Победа» при чтении вслух воспринимается гораздо живей, с неизменным хохотом, но тут всё зависит от темперамента: есть люди, которым меланхоличный «Победитель» ближе, поскольку тема смерти, всегда жгуче интересная в отрочестве, тут выведена на первый план. Симптоматична сама ситуация, когда два гранда городской прозы одновременно пишут рассказы о поражении, замаскированном под победу, и о том, как теперь с этим поражением жить. Можно в нескольких словах пояснить на уроке литературную ситуацию второй половины шестидесятых - гибнущую оттепель, судьба которой стала очевидна задолго до августа 1968 года, депрессию и раскол в интеллигентских кругах и кружках, ощущение исторического тупика. Немудрено, что в обоих рассказах речь идет о сомнительных, закавыченных победителях: герой Трифонова, который и на парижской олимпиаде прибежал последним, в буквальном смысле бежит дольше всех и выигрывает в качестве приза такую жизнь, что другой герой рассказа - Базиль - в ужасе отшатывается от этого зловонного будущего. Молодой гроссмейстер у Аксёнова победил Г.О., но победителем-то оказывается именно тупой, жестокий и с детства глубоко несчастный Г.О. - «Мата своему королю он не заметил». В результате ему торжественно вручается жетон - «Такой-то выиграл у меня партию».

За каждым из этих двух текстов стоит серьёзная литературная традиция: Аксёнов - хотя к этому времени, по собственному свидетельству в разговоре с автором этих строк, он и не читал ещё «Защиту Лужина», - продолжает набоковскую литературную игру, стирая границы между реальными и шахматными коллизиями. В «Победе» вообще много набоковского - его упоение пейзажем, вечное сочувствие к мягкости, деликатности, артистизму, ненависть к тупому хамству. Трифонов продолжает совсем другую линию, и тут от источника не открестишься - Хемингуэя в России читали все, а не только писатели, и хемингуэевский метод в «Победителе» налицо: Гладков прав, сказано мало, высказано много, подтекст глубок и ветвист. Есть в этом рассказе и вполне хемингуэевский герой, журналист-международник Базиль, чья бурная жизнь уместилась в пять строк:

«Поразительный персонаж наш Базиль! В свои тридцать семь лет он уже пережил два инфаркта, одно кораблекрушение, блокаду Ленинграда, смерть родителей, его чуть не убили где-то в Индонезии, он прыгал с парашютом в Африке, он голодал, бедствовал, французский язык выучил самоучкой, он виртуозно ругается матом, дружит с авангардистами и больше всего на свете любит рыбалку летом на Волге».

Правда, в этом бурно и бравурно живущем журналисте угадывается скорей Юлиан Семёнов, нежели Хемингуэй, - но виден и прототип: вся советская молодая проза, не исключая Семёнова, делала себя с Папы.

Трифонов и Аксёнов продолжают в шестидесятых вечный спор Наба и Хэма - двух почти близнецов, снобов, спортсменов, почти всю жизнь проживших вне Родины, хоть и по совершенно разным причинам. Оба родились в 1899 году. Оба прошли школу европейского модернизма. Оба синхронно опубликовали главные свои романы - соответственно «Дар» (1938) и «По ком звонит колокол» (1940). Оба недолюбливали (правду сказать, ненавидели) Германию и обожали Францию. При этом трудно себе представить более противоположные темпераменты; любопытно, конечно, пофантазировать, сколько раундов выдержал бы Н. против Х., - боксом увлекались оба, Хэм был плотнее, Наб выше, тоньше, но стремительней. Хэм любил поболтать в кругу друзей, сколько раундов выдержал бы он - в гипотетическом литературном соревновании, просто терминология у него была боксерская, - против Флобера, Мопассана... «Только против Лео Толстого я не пропыхтел бы и раунда, о, нет. Черт возьми, я просто не вышел бы на ринг» (Конечно, он не читал «Гамбургского счёта» Шкловского). Преклонялись они перед Толстым одинаково, почитали и Чехова, и Джойса, - но в остальном... Отзывов Хэма о Набе мы практически не знаем, литературной сенсации под названием «Лолита» он вовсе не заметил, да и не до того ему было; Набоков про Хемингуэя сказал убийственно смешно, обидно и неточно. «Хемингуэй? Это что-то about bulls, bells and balls?» - о быках, колоколах и яйцах! Каламбур, как часто у Набокова, отличный,- но Хемингуэй, как бы сильно ни волновали его колокола и быки, не говоря уж о яйцах, все-таки о другом, и масштаб его проблематики не уступает вопросам, волновавшим Набокова; конечно, глупо рисовать Набокова запершимся в костяную башню эстетом,- в мире мало столь мощных антифашистских романов, как «Bend Sinister», - и всё-таки герои и фабулы Хемингуэя разнообразнее, география шире, самолюбование наивнее и как-то трогательней, что ли. Короче, обзывая его в послесловии к русской «Лолите» современным заместителем Майн-Рида, Набоков выражал чувства не столько к его прозе, сколько к его Нобелевской премии 1954 года.

Интересно, что Хемингуэй был довольно славным стариком, хотя до настоящей старости не дожил, - но можно его представить примерно таким, каков Старик в последнем его шедевре: в меру самоироничным, в меру беспомощным, в меру непобедимым. Набоков, вот парадокс, был стариком довольно противным - высокомерным, придирчивым, капризным. Хемингуэй относится к старости с ужасом и достоинством - возможно и такое сочетание; он вообще очень серьёзен, когда речь идёт о жизни и смерти. Для Набокова главная трагедия - непостижимость и невыразимость мира; трагедиями реальными он не то чтобы пренебрегает, но высокомерно, мужественно, упорно отказывает им в подлинности. Он прожил исключительно трудную жизнь, ему было на что пожаловаться, - но ни следа жалобы мы в его сочинениях не найдём; он бедствовал - но запомнился барином, трудился с бешеной интенсивностью - но запомнился не работающим, а играющим. Есть особая элегантность в том, чтобы не обнажать головы на похоронах - «Пусть смерть первой снимет шляпу», как говорил у Набокова выдуманный им философ Пьер Делаланд; но есть и горькая, простая, американская серьёзность жизни и смерти как они есть, и Хемингуэй здесь по-своему трогательней, а то и глубже. Набоков обладает безупречным вкусом, а Хэм - вкусом весьма сомнительным, хотя европейская выучка и посбила с него апломб и крутизну американского репортёра; но мы-то знаем, что для гения художественный вкус необязателен, гений творит новые законы, а по старым меркам он почти всегда графоман. И Набоков, и Хемингуэй любят общий сквозной сюжет, для их поколения вообще типичный: «Победитель не получает ничего». Федор Годунов-Чердынцев накануне первой ночи с Зиной оказывается у запертой двери без ключа; переживший гениальное озарение Фальтер никому не может рассказать о нем; Гумберт добивается Лолиты - только для того, чтобы потом каждый день и час терять её. Победителю достается только моральная победа - как изгнанному, уволенному, всеми осмеянному Пнину: утешение его - в собственной интеллектуальной и творческой мощи, в том, что он Пнин и никем другим не станет. Сам автор, триумфатор, красавец, всеобщий любимец,- формально одолевая его и занимая его место, завидует ему. Пожалуй, «Победа» копирует (бессознательно, конечно) не столько сюжет «Защиты Лужина», с которой её роднит только шахматная тема,- сколько фабулу «Пнина», где в функции деликатного гроссмейстера оказывается кроткий, любящий, мечтательный русский профессор. А торжествующая витальность, вытесняющая его из университета и из жизни,- персонифицирована, как ни печально, в рассказчике, хоть он и ничуть не похож на Г.О.

Рассматривая классический сюжет «Winner gets nothing», как и назывался один из лучших сборников Хемингуэя, - Хэм и Наб подходили к нему по-разному. Утешение проигравшего, по Набокову, в том, что в настоящей игре он победит всегда, а грубые земные шахматы - всего лишь приблизительная и скучная буквализация. Проигравший утешен - как гроссмейстер у Аксёнова - тем, что «никаких особенно крупных подлостей он не совершал», тем, что честен и чист перед собой, тем, что у него есть музыка Баха, дружеская среда и галстук от Диора. По Хемингуэю, победителей нет вообще. Побеждает тот, кто независимо от конечного результата держится до конца; тот, кто привозит с рыбалки только огромный скелет марлиня, и этот скелет олицетворяет собою всё, что получает победитель. Он совершенно бесполезный, но ОЧЕНЬ БОЛЬШОЙ. И по нему видно, какую великую прозу мы писали бы, если бы на пути к бумаге великая мысль не превращалась в собственный скелет. По Хемингуэю, главная победа неудачника - сам масштаб неудачи. Тот же, кому досталась удача, по определению мелок. Если герой не погибает - это не герой.

Коллизия у Аксёнова - именно набоковская: тайная радость победителя - в том, что побеждённый так и не сознает собственного поражения; в том, что «Победитель не понимает ничего». Играя в купе скорого поезда с самодовольным идиотом, не способным оценить легкую, летучую прелесть мира,- с идиотом, чья шахматная мысль не идёт дальше формулы «Если я так, то он меня так», - гроссмейстер может утешаться тем, что сам он выстраивает великолепную партию, хрустальную, прозрачную, бесконечно тонкую, как бисерные хитрые комбинации в романе Гессе. Поражение, которое нанесено в России свободе, мысли, прогрессу, вообще всему хорошему, всему, что только и делает жизнь жизнью,- не окончательно уже потому, что Г.О. уже не составляет подавляющего большинства. Есть ковбои Билли и красотки Мэри, есть Рижское взморье, дачная веранда, есть среда, в которой гроссмейстер уже не одинок. Есть и хорошо простроенная ироническая самозащита - золотой жетон, знаменующий собою не столько капитуляцию, сколько новый уровень издевательства над противником.

Трифонов ставит вопрос тяжелей и серьёзней - и рассказ его появляется не в легкомысленной «Юности» (к тому же в юмористическом отделе), а в традиционалистском «Знамени», бывшем тогда оплотом военной прозы. Поражение тут не столько историческое, общественное,- сколько онтологическое (дети, как мы знаем, любят умные слова и охотно запоминают их). Советские журналисты направляются к единственному выжившему участнику второй - парижской - Олимпиады. Он прибежал тогда последним, но называет себя победителем. Почему? Потому что все остальные, попав в чудовищный ХХ век, сошли с дистанции, а он всё бежит свой сверхмарафон. Он одинок, выжил из ума, у него лысая голова и лысые десны, его называют грязнулей, вонючкой,- у старика никого нет, и за ним ходит сиделка; он ничего не помнит и почти ничего не понимает, но в глазах его тлеет огонек мафусаиловой гордости - он жив! Он видит эту остренькую звезду в окне, он чувствует запах горящих сучьев из сада... И Трифонов выясняет отношения не столько с Хемингуэем, сколько с героическим поколением родителей (судьба репрессированных родителей была для него - как и для Аксёнова - вечной травмой). Эти герои полагали, что имеет смысл только жизнь, наполненная подвигами, в крайнем случае интенсивнейшим трудом. А вот поколение сыновей уже не знает, в чем больше смысла - в самосжигании, саморастрате или в выживании любой ценой; ведь, кроме жизни, ничего нет, и никакого смысла, кроме как видеть, слышать, вбирать, чувствовать,- нету тоже. Вот есть Базиль, который не хочет такого черепашьего бессмертия, который жжёт свечу с двух концов,- и Семёнов в самом деле прожил всего 61 год, буквально сгорел, оставив гигантское наследие, девять десятых которого сегодня уже забыто. И есть старик, не совершивший в жизни решительно ничего,- но он жив, и никакой другой победы не будет. Можно спорить о величии подвига, о коллективной воле, о фантастических свершениях,- но умирает-то каждый в одиночку, как писал еще один великий прозаик XX столетия. И не смешны ли перед лицом старости и смерти все эти мысли о величии собственного дела, если само это дело к 1968 году выглядит уже обречённым? А в это время, надо признаться, в мире не осталось ни одной идеологии, с которой можно было солидаризироваться без чувства стыда: все рецепты всеобщего счастья в очередной раз треснули.

Дети обычно с удовольствием обсуждают «Победу» и почти всегда утверждают, что гроссмейстер победил независимо от авторской оценки: мат поставил? - достаточно. Заметил Г.О., не заметил - какая разница? Важен результат! Отрезвляющая реплика учителя о том, что результатом-то является золотой жетон, пролетает мимо ушей. Выиграл - и достаточно, а поняли ли дураки свое поражение - нас волновать не должно. Дети ещё малы и не понимают, что сегодняшний Г.О., торжествующий повсюду, и не только в России, - тоже ведь проиграл давно, еще в средние века, а вот не замечает этого - и правит миром. Вероятно, происходит это потому, что главной ценностью и главной победой все ещё остается жизнь - а не, допустим, правда или творчество. Побеждает тот, кто дольше всех бежит - неважно, с каким результатом. И ужасаясь этому, как Аксёнов, - в душе мы готовы скорей смириться с этим, как Трифонов. Очень уж хорошо пахнут горелые сучья.